Я пробегаю сквозь открытые ворота.
Останавливаюсь, смотрю по сторонам.
Здесь никого.
— Тодд?
— Мы почти на месте, — говорю я.
— Я теряю сознание, Тодд…
И ее голова заваливается назад…
— Нет, НЕ ТЕРЯЕШЬ! — кричу я в лицо Виоле. — ОЧНИСЬ, Виола Ид! Не закрывай глаза, черт тебя побери!
И она пытается. Я вижу, как она пытается.
Ее глаза открыты — самую малость, но открыты.
И я снова, как можно быстрей, бросаюсь вперед.
И кричу:
— НА ПОМОЩЬ!
Пожалста.
— НА ПОМОЩЬ!
Она начинает задыхаться.
— ПОМОГИТЕ!
Пожалста, только не это.
И я НИКОГО не вижу.
Дома, мимо которых я пробегаю, пусты. Проселочная дорога переходит в мостовую, но вокруг по-прежнему никого.
— НА ПОМОЩЬ!
Мои ноги стучат по мостовой…
Дорога ведет к большой церкви, которая виднеется из-за деревьев. Шпиль отбрасывает блики на городскую площадь.
Там тоже никого.
Нет!
— ПОМОГИТЕ!
Я вбегаю на площадь, пересекаю ее, озираюсь по сторонам, прислушиваюсь…
Нет.
Нет.
Пусто.
Виола тяжело дышит у меня на руках.
В Хейвене никого нет.
Я подбегаю к центру площади.
Вокруг ни души.
Я снова верчусь на месте.
— ПОМОГИТЕ!
Никто не отзывается.
Хейвен совершенно опустел.
Никакой надежды здесь нет и в помине.
Виола начинает выскальзывать из моих рук, и мне приходится встать на колено, чтобы ее удержать. Мою рубашку она выпустила, и одной рукой я прижимаю ее к ране.
У нас ничего не осталось. Сумка, бинокль, мамин дневник — все это на вершине холма.
У нас с Виолой больше ничего нет, на всем белом свете есть только мы.
И у нее так сильно идет кровь…
— Тодд? — тихо, заплетающимся языком говорит она.
— Пожалста… — В моих глазах стоят слезы, голос ломается. — Пожалста.
Пожалста пожалста пожалста пожалста…
— Ну раз уж ты так просишь, — раздается голос с другого конца площади. Спокойный голос, даже близко не похожий на крик.
Я вскидываю голову.
Со стороны церкви ко мне идет один-единственный конь.
С одним-единственным наездником.
— Нет… — шепчу я.
Нет.
Нет.
— Да, Тодд, — говорит мэр Прентисс. — Увы, все именно так.
Он непринужденно, почти нехотя направляет копя и мою сторону. Как всегда невозмутимый и безупречный: никаких пятен пота на одежде, на руках чистые перчатки, на ногах блестящие сапоги.
Это невозможно.
Такого не может быть.
— Как вы сюда попали? — говорю я, почти срываясь на крик. — Как…
— Любой дурак знает, что в Хейвен ведут две дороги, — спокойно и вкрадчиво говорит мэр, почти усмехаясь.
Мы видели пыль. Вчера мы видели впереди, на дороге в Хейвен, пыль.
— Но как?.. — Я настолько поражен, что едва выговариваю слова. — Вам еще минимум день оставался…
— Иногда слухи об армии не менее эффективны, чем сама армия, мальчик мой, — говорит мэр. — Мы выдвинули городу весьма мягкие условия капитуляции. Одним из них было очистить улицы, чтобы я мог приветствовать тебя лично. — Он смотрит на вершину холма. — Правда, я надеялся, что тебя приведет мой сын.
Я оглядываю площадь и теперь вижу лица, множество лиц в окнах и дверях.
Из-за церкви выезжает еще четверо всадников.
Я снова перевожу взгляд на мэра Прентисса.
— Ах да, кстати, теперь я президент Прентисс, — говорит он. — Советую тебе запомнить.
И тут до меня доходит.
У него нет Шума.
Ни у кого из них нет Шума.
— Верно, — говорит мэр. — Ты совершенно прав, хотя это отдельная, очень любопытная история, и вряд ли ты себе такое представлял…
Виола вновь соскальзывает вниз; это движение причиняет ей боль, и она едва слышно стонет.
— Пожалста! — говорю я. — Спасите ее! Я сделаю все, что прикажете! Встану на вашу сторону! Да что уго…
— Вот видишь, ты сам пришел ко мне в руки. Терпенье города берет, — говорит мэр. Наконец-то в его взгляде появляется намек на досаду.
Он легко спешивается и начинает аккуратно снимать перчатки — по очереди с каждого пальца.
И тут я окончательно понимаю, что мы проиграли.
Все пропало.
Все кончено.
— Как новый президент этой славной планеты, — говорит мэр, широким жестом обводя все вокруг, как бы впервые показывая мне свой мир, — я, если позволишь, первым поприветствую тебя в новой столице.
— Тодд? — шепчет Виола с закрытыми глазами.
Я крепко прижимаю ее к себе.
— Прости, — говорю я. — Прости.
Мы угодили в ловушку.
Мы прибежали ровно к концу света.
— Добро пожаловать, — говорит мэр, — в Нью-Прентисстаун!
Если вам кажется, что в книге много ошибок, не верьте. Неграмотный подросток, живущий в другую эпоху и на другой планете, не может говорить правильно — его этому не обучили. Нет, его речь не примитивна, но очень условна. Потомушо, чутьчуть, бутто, абагащать, вапщето, грусно, дрисероватъ, насиление и все остальные несуразицы, с точки зрения нас, образованных читателей, недопустимы в книгах, но если того требует жанр, сюжет, а главное — герой, портрет которого складывается и из этих слов тоже, значит, мы будем так писать, а наш корректор не станет вымарывать эти грубые ошибки в соответствии с нормами русского языка. Это значит, что в конкретной книге мы их не просто допустим, а сделаем непременно. И это будет правильно для мальчика Тодда, живущего в условное время и в условном месте. Потому что это просто его жизнь. Потому что это — он сам. Не так ли?