Поступь хаоса - Страница 3

Болото не возражает. С чего бы ему возражать? Здесь всюду сплошная живность, которая рождается, живет по своим законам, умирает и поедает себя, чтобы расти. Я не говорю, что здесь вапще нет Шума. Таких мест на свете не бывает, от Шума нельзя укрыться, но всетаки тут потише, чем в городе. Болотный Шум другой, не то что человеческий, он состоит из сплошного любопытства. Здешним тварям интересно, кто ты и надо ли тебя бояться. А город и так знает о тебе все, но хочет знать еще больше и бить, бить тебя этим знанием, покуда от самого тебя, от твоих мыслей ничего не останется.

Вапщем, болотный Шум — это мысли птиц, на уме у которых сплошные птичьи хлопоты. Где еда? Где дом? Где безопасно? А еще это мысли восковых и ржавых белок (восковые — наглое хулиганье, их хлебом не корми, дай подразниться, а ржавые похожи на тупых детей), и иногда болотных лис (они охотятся на белок и поэтому имитируют их мысли), и совсем уж редко — мавенов, которые поют свои странные мавенские песни. Один раз я даже видел кассора — он удрал от меня на длинных тонких ногах, — хотя Бен говорит, что мне почудилось, кассоры давнымдавно не живут на болоте.

Ну не знаю. Я верю своим глазам.

Манчи выходит из-за кустика и садится рядом со мной: я стою посреди тропы. Он оглядывается по сторонам и говорит:

— Хорошо ка-ка, Тодд.

— Не сомневаюсь.

Черт, пусть только попробуют подарить мне еще одну собаку на деньрожденья! Чего я хочу, так это настоящий охотничий нож, как у Бена. Вот подарок так подарок!

— Ка-ка, — тихо говорит Манчи.

Мы идем дальше. Заросли болотных яблонь находятся в глубине болота: надо одолеть еще несколько тропинок и перебраться через упавшее дерево. Мы подходим к нему, и я беру Манчи на руки, чтобы поставить на ствол. Он прекрасно понимает, что я делаю, но все равно лягается как ненормальный, суетится не пойми с чего.

— Да успокойся, идиотина!

— Пусти, пусти, пусти! — верещит он, царапая лапами воздух.

— Тупая псина.

Я ставлю его на ствол и забираюсь сам. Мы вместе соскакиваем на землю: Манчи при этом вопит «Прыг!» — и потом еще долго повторяет это слово, скача по тропинке.

После бревна идет настоящая болотная темень, и первым делом в глаза бросаются старые спэкские здания. Они проступают из темноты, похожие на куски подтаявшего мороженого, только размером с дом. Никто не знает или не помнит назначения этих построек; самой правдоподобной мне кажется идея Бена — он у нас горазд на хорошие идеи, — что они связаны с похоронными ритуалами. Может, это что-то вроде церквей, только ведь у спэков ничего похожего на рилигию не было.

Держась от них на порядочном расстоянии, я вхожу в яблоневую рощицу. Яблоки спелые, почти черные — съедобные, сказал бы Киллиан. Я срываю одно с ветки, откусываю, и на подбородок сразу брыжжет сок.

— Тодд?

— Что, Манчи? — Я достаю из кармана свернутый пакет и начинаю бросать в него яблоки.

— Тодд?! — повторяет пес, и только тут я замечаю перемену в его голосе. Оборачиваюсь: Манчи смотрит на спэкские постройки, — шерсть дыбом, уши дрожат как ненормальные.

Я выпрямляюсь.

— Что такое, малыш?

Он уже рычит и злобно скалит пасть. В голове у меня снова начинает стучать.

— Крок? — спрашиваю я.

— Тихо, Тодд, — рычит Манчи.

— Молчу-молчу. Но что там?

— Там тихо, Тодд. — Он лает — и это настоящий собачий лай, обычное «гав!».

Меня как бутто пробивает электрический заряд — еще чутьчуть, и я стану биться током.

— Слушай, — рычит Манчи.

И я слушаю.

Слушаю.

Повожу головой в разные стороны и слышу.

Слышу дыру в Шуме.

Да быть этого не может!

Что-то очень странное притаилось там, в деревьях, или еще где, вопщем в том месте, где мои уши и мозг не слышат Шума. Как бутто невидимый предмет, контур которого можно определить только по тому, как меняются очертания касающихся его предметов. Как бутто вода в форме чашки, но без самой чашки. Это дыра, и все, что в нее попадает, перестает испускать Шум, вапще перестает быть. Болотная тишина совсем другая, — тот же Шум, только тише городского. Но это… это похоже на контур пустоты, дыра, в которой весь Шум умолкает.

А такого не может быть.

Наш мир целиком состоит из Шума, из постоянного потока мыслей людей и всякой живности, которая встречается тебе на пути — виной тому микроб, которым спэки заразили нас во время войны, микроб, убивший половину мужчин и всех женщин, включая мою ма, микроб, который свел с ума всех оставшихся в живых мужчин и положил конец спэкам, когда спятившие мужчины взяли в руки оружие.

— Тодд?! — Манчи ни жив ни мертв от страха. — Что такое, Тодд? Тодд?!

— Ты что-нибудь чуешь?

— Чую тишину, Тодд, — лает Манчи сперва тихо, а мотом все громче и громче: — Тихо! Тихо!

И в следующий миг тишина за спэкскими постройками начинает двигаться.

Кровь ударяет в голову с такой силой, что чуть не валит с ног. Манчи прыгает вокруг меня и тявкает, тявкает как сумасшедший. Мне становится вдвое страшней, и я мнить шлепаю его по заду («Ой, Тодд?»), пытаясь успокоиться.

— Нет на свете никаких дыр и никакой пустоты, — вслух говорю я. — Это не ничто, а что-то, ясно?

— Что-то, Тодд, — лает Манчи.

— Ты слышал, куда оно двинулось?

— Оно же тихое, Тодд.

— Ну ты меня понял.

Манчи принюхивается и делает шаг в сторону спэкских зданий, потом второй и третий. Значит, мы всетаки идем на поиски. Я медленно-медленно двигаюсь в сторону самого большого растаявшего мороженого и не спускаю глаз с покосившейся треугольной дверки: не высунется ли оттуда какая-нибудь тварь. Манчи нюхает дверь, но не рычит, поэтому я делаю глубокий вдох и заглядываю внутрь.