— Но тех, кто так думал, оказалось достаточно.
— Да, — кивает Бен.
Опять повисает тишина, и правда начинает выходить на поверхность.
Наконец-то. И навсегда.
Виола качает головой:
— Вы хотите сказать?.. Вы что, серьезно?..
И вот она, правда.
Вот из-за чего все началось.
Вот что росло в моей голове с тех самых пор, как я покинул болото, вот что я мельком видел в мыслях всех встречных мужчин, особенно в Шуме Мэтью Лайла, но и в остальных тоже, стоило им услышать слово «Прентисстаун».
Вот она.
Правда.
И я не хочу ее знать.
Но все равно говорю:
— Перебив спэков, мужчины Прентисстауна убили всех женщин.
Виола охает, хотя и сама уже догадалась, в чем дело.
— Не все мужчины в этом участвовали, — говорит Бен. — Но многие. Они поверили увещеваниям мэра Прентисса и проповедям Аарона, который утверждал, что все тайное скрывает в себе зло. Они убили женщин и мужчин, пытавшихся их защитить.
— Мою ма.
Бен только кивает.
К горлу подступает тошнота.
Мою маму убили люди, которых я видел каждый день.
Ноги подкашиваются, и я приседаю на ближайший надгробный камень.
Надо срочно подумать о чем-нибудь другом, иначе я просто не выдержу.
— Кто такая Джессика? — спрашиваю я, вспомнив Шум Мэтью Лайла. Теперь-то мне ясно, откуда в нем столько гнева, — и вместе с тем неясно ничего.
— Кое-кто начал догадываться, куда дует ветер, — отвечает Бен. — Джессика-Элизабет была нашим мэром. Она одной из первых поняла, что нас ждет.
Джессика-Элизабет. Нью-Элизабет.
— Некоторых девочек и мальчиков удалось спасти: с помощью Джессики они бежали из города через болото, — продолжает Бен. — А когда она хотела бежать сама, прихватив с собой женщин и тех мужчин, что не успели обезуметь, люди мэра нанесли удар.
— И настал конец, — говорю я, чувствуя, как немеет все тело. — Нью-Элизабет превратился в Прентисстаун.
— Твоя мама не хотела верить, — говорит Бен, печально улыбаясь своим воспоминаниям. — В ней было столько тепла и любви, столько надежды и веры в доброту людей… — Улыбка исчезает с его лица. — Потом стало поздно, а ты был еще слишком мал, чтобы бежать в одиночку через болото. Твоя мама отдала тебя нам на попечение, чтобы мы заботились о тебе, чтобы у тебя была нормальная жизнь.
Я поднимаю голову:
— Нормальная жизнь? В Прентисстауне?!
Бен смотрит мне в глаза, его Шум настолько пропитан скорбью, что непонятно, как он под такой тяжестью еще держится на ногах.
— Почему вы не сбежали? — спрашиваю я.
Он потирает лицо:
— Мы тоже до последнего не верили, на что способны люди мэра. По крайней мере, я не верил. Надо было поднимать ферму, и я думал, что весь этот шум — пустые слухи и паранойя — скоро утихнет и что твоя мама тоже немного спятила, раз верит в такую чушь. Я думал так до последнего. — Бен хмурится. — Я оказался дураком и слепцом по собственной воле. — Он отводит глаза.
Тут я вспоминаю, как он пытался утешить меня после убийства спэка.
«Мы все совершаем ошибки, Тодд. Все».
— А потом стало поздно, — продолжает Бен. — Дело было сделано, и слухи о Прентисстауне понеслись по миру, как лесной пожар. Распространяли их те, кому удалось бежать. Всех мужчин Прентисстауна объявили преступниками. Бежать стало некуда.
Руки Виолы по-прежнему скрещены на груди.
— Почему же за вами никто не пришел? Почему Новый свет не вмешался?
— А что бы они сделали? — устало спрашивает Бен. — Развязали бы очередную войну, только на сей раз между вооруженными людьми? Бросили бы нас в тюрьму? Нет, они просто издали закон: любой мужчина, который покинет пределы прентисстаунского болота, должен быть немедленно казнен. И поставили нас в известность.
— Они должны были… — Виола всплескивает руками. — Не знаю, ну хоть что-нибудь предпринять!
— Если чужая беда не касается тебя напрямую, — говорит Бен, — проще о ней не думать. Между нами и Новым светом раскинулось болото. Мэр известил остальные поселения, что отныне мы — город-изгой. Обреченный на медленную смерть, разумеется. Мы согласились никогда не покидать Прентисстаун, в противном случае нас догонят и убьют.
— Неужели никто не пытался? — спрашивает Виола. — Никто не пробовал сбежать?
— Пытались, конечно, — многозначительно отвечает Бен. — В наших краях люди нередко пропадали без вести.
— Но если вы с Киллианом были не виноваты… — начинаю я.
— Мы были виноваты, — решительно и горько отвечает Бен. — Еще как.
— То есть?! — Я вскидываю голову. Тошнота все не отступает. — Что значит «виноваты»?
— Вы позволили этому случиться, — отвечает Виола за Бена. — Вы не умерли вместе с остальными, кто пытался защитить женщин.
— Да, мы не стали сражаться и не умерли. — Бен качает головой. — Значит, мы виноваты.
— Почему же вы не сражались? — спрашиваю я.
— Киллиан хотел, — быстро отвечает Бен. — Ты должен это знать: он хотел сражаться, он готов был умереть, лишь бы остановить мэра!.. Но я ему не позволил.
— Почему?
— Понимаю, — шепчет Виола.
Я в растерянности смотрю на нее:
— Что понимаешь?
Она глядит на Бена, не отрываясь.
— Они могли погибнуть за свои идеалы и бросить тебя умирать либо стать пособниками мэра и дать тебе нормальную семью.
Слово «пособники» я слышу первый раз в жизни, но догадаться, что оно значит, нетрудно.
Они сделали это ради меня. Весь этот ужас из-за меня.
Бен и Киллиан. Киллиан и Бен.